«Ялта, 1991», «Привет из Крыма», «Кого люблю — тому дарю» и прочую ерунду. Продавцы утверждают, что, если приложить такую раковину к уху, якобы будет слышен шум моря. Причем утверждают, что Черного, хотя сам дикий зверь рапан завезен в море Черное из моря то ли Охотского, то ли Японского. Впрочем, какой-то шум действительно слышен. Я помню это из детства, когда такую ракушку привезла мне крестная из своего летнего вояжа. И большей радости, чем эта ракушка, для меня, в мои пять лет, и быть не могло. Итак, мы решили, что наловим рапанов и раздарим эти ракушки всем знакомым — для украшения интерьера и скрашивания одиночества или, на худой конец, под оригинальные пепельницы. Однако рапаны оказались хитрыми — близко к берегу они не подплывали. Наш подводник нырял раз десять, прежде чем обнаружил их лежбище. Мы втроем радостно поплыли на его зов.

Ныряли мы достаточно глубоко, я, по крайней мере, никогда раньше так глубоко не погружался. За один нырок удавалось схватить одного, в лучшем случае, двух рапанов. Уже пойманных приходилось держать в руках и нырять за следующими. Рапаны не сопротивлялись, только выскальзывали из рук, поскольку и нырять, и плыть до берега с кучей ракушек было категорически неудобно. С горем пополам мы наловили десятка три вожделенных раковин и оказались перед следующей проблемой. Мы забыли, что в раковинах живут скользкие твари, а они никак не хотели свои жилища покидать. Настойчивые просьбы и уговоры, и даже попытки выковыривания успехом не увенчались. Проплывавшие мимо любители дайвинга посоветовали нам бить ракушками о волну, и твари якобы сами полезут прочь. Эта операция была далеко не из приятных, но вскоре мы впали в какое-то остервенение, и моллюски стали покидать свои убежища. Почуяв пир, возле нас собрались небольшие крабы, которые с радостью хватали падающие из ракушек тельца и рвали их своими жадными клешнями. Крабы в этой убийственной истерии забылись до такой степени, что по ним можно было ходить, брать их в руки, и, если бы они были не такими мелкими, мы бы не преминули наловить их себе на ужин.

Наконец все было кончено, как пишут в плохих романах. Мусестр продолжал вычищать остатки моллюсковых тел из ракушек, крабы продолжали доедать свои нежданные яства, а нам, уставшим от этой каторжной работы, ужасно захотелось домой. Путь назад был извилист и тернист, поскольку сил хватило только до частного пляжа с уже изрядно набравшимся бугаем-охранником. Мы попытались с ним договориться, объяснив, что очень устали и не собираемся загорать на его пляже, нам всего лишь нужно выйти на трассу. Но тот продолжал упорствовать, очевидно, намекая на вознаграждение. Показанные два рубля лишь раззадорили его. А больше у нас с собой и не было. Да и что за дурной тон платить за проход по пляжу! И ты, самая старшая и мудрая из нас, попросила отвести нас к директору пансионата. Охранник частично протрезвел, но так до конца и не понял маневра. Он провел нас через малонаселенный пляж к святая святых — лифту в горе, который вынес нас на свободу. Но прежде чем ретироваться, надо было соблюсти приличия. «А вы знаете, что у вас охранники на пляже работают пьяными?» — в лоб спросила ты директора пансионата, представившись столичной журналисткой. Журналистов тогда еще боялись даже сытые и наглые директора приморских санаториев. Оба опешили — сначала директор, а потом и бугай, уловив взгляд директора. «Он не охранник, — прорычал директор, — он спасатель». «Тем хуже», — театрально возмутилась ты. На этой торжественной ноте мы гордо удалились из кабинета директора. Придя в себя, красный, как краб, спасатель догнал нас и закричал вслед: «Чтоб больше никогда здесь не видел! Увижу — убью!» Мы пообещали ему то же самое. И, прошагав минут десять по трассе, поймали свой автобус в ненавистную уже Ялту.

«Прочь из Ялты!» — таков был девиз нашего отдыха все следующие дни. Мы побывали в Ливадии, Гурзуфе и других многочисленных пригородах. Все это в точности помнит лишь наш мусестр-фотограф-подводник и его черно-белая пленка. Ау, где же вы? На Гурзуфе остановлюсь чуть подробнее. Вряд ли мы знали, что хотели там найти. Но нашли, конечно же, Дом творчества художников имени Коровина, и мои спутники потребовали, чтобы я немедленно заявил права на наследство. Это и вправду было бы красиво: «Здравствуйте, господа художники! Освободите, пожалуйста, помещения. Законные наследники приехали». Я пообещал заняться юридическими формальностями по возвращении из Крыма, и мы прошагали дальше. Через потайную дырку в заборе мы пролезли на территорию «Артека» и прошествовали мимо колонн замученных воспитанием пионеров, вяло шагавших с песнопениями и речевками в столовую и обратно. У нас с собой были вино, виноград и желание залезть на Аю-Даг. Но перед этим мы решили искупаться на пионерском пляже. Впрочем, стоило войти в воду, как тут же нарисовался красный дядька с большим пивным брюхом и гневным лицом и потребовал наши пропуска. «Мы журналисты!» — возопили мы, и это дало нам один шанс из тысячи принять дерзкое омовение на девственном (ой ли?) пляже. Но к Аю-Дагу тот же самый красный демон нас не пропустил. Пыл наш иссяк и растворился в Черном море, как крикливая чайка в небе над нами.

Отдыхать в этой жемчужине Крыма нам полагалось пятнадцать дней. Но к концу десятого дня у нас закончились не только энтузиазм, желание отдыхать, ежедневно видеть друг друга и иных старательных отдыхающих, но и деньги. Вся набережная была пройдена вдоль и поперек, окрестности исхожены, объезжены и оплаваны, звезды засмотрены до дыр, и даже местные ежики, ежевечерне передававшие нам свои благодарственные сопения, уже не радовали. Мы поменяли билеты. Впервые в жизни я брал билет из Крыма не на попозже, а на пораньше. Что тогда произошло? Мы все перегрелись и надоели друг другу? Туда мы летели самолетом, обратно решили ехать поездом. Дорогу я не помню. Помню, что мы еще год расплачивались с твоей соседкой за эту поездку. Помню, что потом почти сразу укатили в Пермскую зону ловить летающие тарелки. А потом, без пауз, началось 19 августа 91‑го. Но это уже совсем другая жизнь. И все-таки в Крым мы с тобой еще пару раз возвращались…

Крымские ночи описаны в тысячах стихов и рассказов, и все равно у каждого есть право на свою крымскую ночь. Хотя бы одну в жизни. Ту, когда твои сновидцы смотрят на тебя прямо с неба, не скрываясь, и ты встречаешь этот взгляд. Мне кажется,